Взрыв на Чернобыльской атомной электростанции был связан с использованием РБМК – реактор большой мощности канальный. В связи с тем, что в мировой атомной энергетике выбор был сделан в пользу других типов реакторов, возникает вопрос, почему в СССР именно РБМК получил массовое распространение?
Отвечая на этот вопрос, специалисты в первую очередь подчеркивают, что ураново-графитовые системы с водяным охлаждением – самые простые и технологической точки зрения – максимально доступные.
В своем узком кругу разработчики прозвали РБМК – «советский национальный тип реактора». Он имел свои плюсы, и высоко ценился в свете специфического аспекта развития экономики, присущего СССР, а именно: попытке достичь большого эффекта при наименьших затратах.
Создание и эксплуатация промышленного сооружения, к которым относится и атомная станция, всегда происходит в соревновании между достижением желаемого эффекта и затратами на его создание и дальнейшую эксплуатацию. К сожалению, далеко не всегда борьба за достижение эффекта с наименьшими затратами приносит пользу в долгосрочной перспективе.
Экономия на средствах безопасности в проекте АЭС с реакторами типа РБМК и исследованиях по его безопасности, как раз и привели к печальным последствиям апреля 1986 года.
Куда смотрело руководство?
У руководства государства, как и у руководителей атомной отрасли конца 70-х- 80-х годов, не возникало сомнений в безопасности достижений научно-технического прогресса.
Именно поэтому еще до аварии на ЧАЭС Минэнерго СССР поднимало вопрос перед Советом Министров УССР о необходимости форсированного строительства второй очереди Чернобыльской атомной электростанции на расстоянии всего 11 км от уже существующей атомной станции.
Конечно, после событий на ЧАЭС даже сама эта идея категорически отрицалась. Формальным мотивом отказа было то, что «Минэнерго осуществляет проектирование новых атомных электростанций без утверждения перспективной схемы размещения атомных электростанций, которая бы учитывала весь комплекс эколого-экономических вопросов, связанных с развитием ядерной энергетики».
В архивных документах, свидетельствующих о фактах предполагаемого строительства Чернобыльской АЭС-2 в Киевской области, приводился целый комплекс аргументов относительно « неэффективности и вредности» этого проекта. В частности, в аргументах –против, речь шла о напряженной водохозяйственной ситуации, сложившейся на то время в бассейне реки Днепр.
Кроме того, размещение станции в этом районе требовало уничтожения около 3,5 тыс. гектаров лесных массивов, а строительство пруда-охладителя на площади около 3-х тыс. га могло вызвать подтопления, в том числе и мелиорированных земель.
Подчёркивалось также, что размещение новой атомной станции предполагалось именно там, где уже был избыток вырабатываемой электроэнергии. Мало того, в мировой практике строительства АЭС на то время не было случаев строительства более четырех энергоблоков на одной площадке.
После целого ряда научно-технологических аргументов со стороны украинских экспертов, делался вывод о крайней нежелательности строительства Чернобыльской АЭС-2 и недопустимости проведения такого эксперимента вблизи г. Киева.
Некоторыми членами партийно-бюрократической верхушки это воспринималось, как свидетельство сопротивления украинских специалистов государственному курсу развития атомной энергетики, который, как известно, насаждался волевым путем из центральных органов власти.
Ситуация, сложившаяся на атомных станциях в Украине, вызывала серьёзные опасения. В Министерстве атомной энергетики УССР существует архивная переписка, датированная концом 1986 года, которая позволяет понять предпосылки аварии, связанные, в том числе с небрежным подходом к размещению, строительству и комплектации АЭС:
«Авария на ЧАЭС, практическая и организационная работа по ликвидации ее последствий, требуют более внимательного анализа состояния дел на ныне действующих на территории республики АЭС и тех, что строятся.
Не может не вызывать беспокойства то обстоятельство, что эксплуатация многих действующих и строительство новых атомных энергоблоков продолжается при наличии большого количества проектно-конструкторских недоработок и просчетов, низкой степени надежности части отечественного оборудования и узлов, качества их изготовления, а также при определенных упущениях в ходе строительно-монтажных и ремонтных работ».
Также отмечалось, что на всех реакторах типа ВВЭР-1000 продолжается недопустимая вибрация главных паропроводов и деаэраторных установок, которые находились в эксплуатации, не будучи даже принятыми Межведомственной комиссией.
К концу 1986 года лишь 10% из 120 видов нового оборудования для АЭС с реакторами ВВЭР-1000 прошли межведомственные испытания, а 90% оборудования было испытано только в ходе пусконаладочных работ во время эксплуатации электростанций.
Критически оценивалась ситуация, когда Главный конструктор, Научный руководитель и Генеральный проектировщик атомных электростанций принадлежали к разным ведомствам, а сами проекты АЭС порой создавались отдельными подразделениями, не специализирующимися на атомной тематике. Кроме того, Министерством геологии УССР был выявлен ряд существенных недостатков и упущений в инженерных и гидрогеологических исследованиях.
Таким образом, хотя и поздно, уже после страшной трагедии на ЧАЭС в апреле 1986 года, у советского общества все же сработал инстинкт самосохранения, оно начало прислушиваться не только к голосам всеобщего одобрения, но и к альтернативным мыслям здравомыслящих деятелей науки и производства.
Это особенно показательно на фоне того, что все мировое сообщество, в ходе десятилетнего развития и функционирования атомной энергетики, еще в 1957 году объединилось в Международное агентство по атомной энергии. В процессе своей деятельности Агентство выработало стандартные требования ко всем параметрам разработки, строительства и эксплуатации атомных электростанций и других предприятий атомной индустрии и, что особенно важно, контролю безопасности их эксплуатации.
В бывшем же СССР только в 1984 году была создана подобная специализированная государственная структура – Госатомэнергонадзор. Именно на нее и было возложено наблюдение за безопасностью в сфере ядерной энергетики и создание, вместе с производителями, нормативно-технической документации, правил и норм, которые могли бы гарантировать полную энергетическую безопасность.
Но, как оно часто бывало в Советском Союзе, система внутриведомственных структур и распределение между ними функций была не достаточно четкой, чтобы работать высокоэффективно. Что же касается производственной жизни коллектива ЧАЭС накануне аварии, то 1986 год персонал Чернобыльской АЭС начал с большими надеждами на будущее.
На высокой мощности работали четыре блока первой и второй очереди, завершалось строительство третьей очереди — энергоблоков № 5 и № 6 с реакторами РБМК-1000, началось строительство четвертой очереди — энергоблоков № 7 и № 8 с реакторами РБМК-1500. Вскоре станция должна стать самой мощной в мире.
Однако, производителей беспокоили энергоблоки № 3 и № 4, которые по выработке электроэнергии отставали от первой очереди. Задачу повысить производство электроэнергии до намеченного уровня – решить никак не удавалось. Очевидно, именно по этой причине, Министерством было решено провести на энергоблоке № 4 эксперимент, связанный именно с проблемой увеличения энерговыработки в активной зоне реактора без изменения других параметров блока.
Это был физический эксперимент в самом реакторе, поэтому учитывая существующие нормы советской системы управления, все данные о нем относились к категории «совершенно секретно». Подобное положение вещей в атомной отрасли СССР было абсолютно обычным и нормальным делом и не вызывало никаких возражений. В связи с тем, что энергоблок № 4 в конце апреля планировалось останавливать на плановый ремонт, подготовку и проведение работ в активной зоне привязали именно к этому моменту.
1 апреля 1986 года, когда блок № 4 работал на мощности, которая была в рамках -104,7% проектной и 102,6% номинальной, началась подготовка к эксперименту в активной зоне. Фактические данные о перегрузке топлива в реакторе и изменениях параметров активной зоны (АЗ) на протяжении 1-23 апреля 1986 года позволили техническим экспертам установить цель эксперимента и методы его проведения.
Они полагали, что подготовка закончилась 23 апреля, когда мощность составила 102% номинальной, а параметры АЗ соответствовали программе эксперимента. В тот же день из Москвы на ЧАЭС прибыла группа ученых для проведения именно этого эксперимента. Учитывая тот факт, что сам процесс испытаний имел отношение к «засекреченной информации», эти специалисты находились на станции инкогнито, контактируя лишь с ограниченным кругом персонала.
Однако, в опубликованных в 1998 году в Москве воспоминаниях ученых института им. Курчатова есть информация о том, кто именно и когда прибыл на ЧАЭС, где жил, что делал, когда уехал. Этот факт полностью опровергает официальное утверждение о том, что персонал ЧАЭС не согласовал свои действия с авторами реактора. Сами авторы находились на ЧАЭС и не позволили бы персоналу что-то делать без их ведома.
ЧАЭС не была готова к остановке четвертого энергоблока, проведению эксперимента и испытаниям 25 апреля 1986 года
Не все участники работ прибыли на станцию, не все технические вопросы были решены. Директор станции В.П. Брюханов два дня подряд пытался убедить Министерство перенести испытание на 4-ом энергоблоке. Однако важность проведения эксперимента перевесила его аргументы. 24 апреля 1986 года он подписал соответствующий приказ, который служба по делопроизводству даже не успела вовремя напечатать.
К слову сказать, анализ ведущих специалистов, инспектирующих проектную документацию второй очереди Чернобыльской АЭС показал, что в создании надежной, высокоэффективной, максимально автоматизированной системы управления энергоблоками АЭС, оснащенной реакторами РБМК — есть серьезные недостатки.
Говорить о высокой надежности общей системы управления энергоблоками трудно, объем автоматизированных процессов управления чрезвычайно низкий. Общие положения безопасности АС определяют требования к системам контроля и управления блока АС следующим образом: «Атомная станция должна быть построена так, чтобы можно было обеспечить наиболее благоприятные условия для принятия оперативным персоналом правильных решений по ее управлению, и сводить к минимуму непредвиденную возможность принятия неправильных решений».
То есть, главная функция управления — принятие решения — переведена на персонал, причем введено понятие «минимум неправильных решений». Что оно означает – понять трудно. Таким образом, разработчики принципов управления блоком и его безопасностью, сами того не желая, уже изначально определили вину персонала при возникновении экстремальной ситуации.
Учитывая все вышесказанное, к числу общественно-политических предпосылок, которые породили технические проблемы и, в конечном итоге, привели к самой масштабной техногенной катастрофе ХХ века, необходимо добавить функционирование тоталитарной политической системы в СССР, с порожденными ею абсолютной властью и идеологическим монополизмом центра.
Игнорирование альтернативных знаний, предложений и мыслей, присущее тоталитарной системе, сформировало уверенность в абсолютной правоте одних и равнодушие у других, которые понимали невозможность повлиять на ту или иную ситуацию. Логическим этапом в этой цепи было формирование халатности и сдержанности настроений в обществе.
Экстраполяция подобных настроений, отстраненное отношение к общественной жизни, производственное безразличие в отношении такой важной проблемы, которой была и остается атомная наука и техника и, в частности, атомная энергетика, обусловили конструктивные и технологические недоработки при проектировании и строительстве РБМК.
Это в свою очередь и привело к недостаткам в ходе разработки нормативной документации и определенным упущениям при подготовке эксплуатирующего персонала, которые, в свою очередь и обусловили аварию на четвертом энергоблоке Чернобыльской атомной электростанции 26 апреля 1986 года.