Юрий Романович Издрык — украинский писатель, поэт, журналист, переводчик, художник, композитор. Но сегодня разговор с ним не о культурологии и не о литературе, а о Чернобыльской катастрофе. Мало кто знает о жизни писателя с этого ракурса. Юрий Издрык – ликвидатор последствий Чернобыльской катастрофы. В этой статье читайте о пребывании Юрия в Зоне отчуждения, о радиоактивных матрасах, о мизерной благодарности ликвидаторам последствий катастрофы.
– Юрий, расскажите больше о вашем пребывании в Чернобыльской зоне. Как вы туда попали?
– Тогда это делалось очень просто. Я был военнообязанным, имел офицерское звание после окончания Львовского Политехнического института. Мне позвонили из военкомата, сказать зайти — якобы нужно уточнить кое-что в документах. Взяв военный билет, я пришел к ним. Оттуда меня уже не выпустили. Почему? Все происходило в условиях секретности — по сути, мобилизация проходила тайно, о ней на улицах не кричали.
Далее все это выглядело довольно рутинно. Нас привезли в какой-то палаточный лагерь за колючей проволокой, который был под охраной военных. Тогда я решил, что охрана из внутренних войск, так как на караулах дежурили с собаками. Оказалось, что мы попали непосредственно в эпицентр Чернобыльской катастрофы. Жили в палаточном городке и каждый день ездили на станцию строить саркофаг. Хотя даже не знали, что строим на самом деле. Слова такого как «саркофаг” не произносилось, его никто не использовал в контексте Чернобыльской станции.
– Сколько времени продолжалось пребывание в Чернобыльской зоне?
– Призывали меня изначально всего на один месяц, но пробыл там целых три. Тех, кого призывали на три месяца — держали около года. Считаю, что мне крупно повезло — я попал в зону не по линии Министерства обороны. Моя командировка была по линии внутренних войск, поэтому я сразу попал в пожарную часть. Мы возили пожарными машинами воду на строящийся объект, который потом стал так называемым саркофагом. Вода нужна была для цементного раствора — брали её из реки, возили на станцию, заливали в бетономешалку.
Средства защиты, радиационные матрасы, НЕ любовь к комсомолу
– Какие средства защиты использовались в радиоактивной зоне?
– Респиратор и практически все. Когда мы шли в запретную зону, на ЧАЭС переодевались в рабочую одежду. Возвращаясь, сбрасывали с себя все, принимали душ и переодевались в чистую одежду. Рабочая одежда была одноразовой — сначала было так, потом уже не слишком на это обращали внимание.
– Сколько времени можно было находиться на высокорадиоактивных участках ЧАЭС?
– Это очень зависело от того, кто и где работал. Были люди, которые непосредственно жили в Зоне или на самой на станции. Было понятно, что там другие условия. У нас были так называемые «индивидуальные накопители радиации». Они фиксировали общую дозу радиации, которую человек получал за все время пребывания там. Эти накопители никто не контролировал, да и мы не особо интересовались количеством поглощенной за день радиации. Не забывайте, это была Советская система — что нам говорили, то мы и делали. Такова особенность советского тоталитаризма. Только спустя время каждый из нас осознал — где был, и через что пришлось пройти.
– С какими трудностями вы сталкивались?
– Нужно было быстро адаптироваться к палаточному образу жизни. Спать приходилось на соломе, но страшное было не это. Дело в том, что солома для матрасов собиралась с близлежащих полей — и она, разумеется, была радиоактивной. Особого выбора не было — приходилось спать или на земле или на радиоактивном матрасе. Все выбирали второй вариант, ну хоть какая-то ностальгия.
Для меня ещё было проблемой, когда меня пытались продвинуть в какое-то комсомольское лидерство. Я страшно это ненавидел и всячески избегал, видно это поняли, со временем меня оставили в покое. Мне всегда было интереснее заниматься творчеством, а не раздавать вымпелы. С тех пор я в каком-то смысле веду маргинальный образ жизни — не стремлюсь к контактам с социумом.
Чернобыльские будни: страх, болезни и алкоголь
– Как повлияло пребывания в Чернобыльской зоне на вас?
– Спустя какое-то время все почувствовали влияние радиации, проблемы были почти у каждого. С нашего взвода живых осталось около 10% людей. Тот, кто уже приходил в зону с какой болезнью — чувствовал её резкое обострение. У кого были легкие проблемы с сердцем — становился клиническим сердечником.
Кроме того, среди ликвидаторов было много людей старшего возраста — эти умирали в числе первых. У меня были приступы мигрени, которые не исчезли до сих пор. Никакими лекарствами, кроме мокрых компрессов из теплого молока, я не могу спастись. Сейчас у меня сильно упало зрение, и это, оказывается, не проблема офтальмологии, а проблема мозга. Врачи говорят, что это может быть связано с Чернобылем.
– Были летальные случаи в зоне с кем-то из вашего окружения?
– Летальных случаев, связанных с радиацией, практически нет. Были случаи, когда кому-то становилось плохо, сразу вызвали врача, но каких-то эксцессов я не помню. Больше летальных эпизодов было связанно с автомобильными авариями. В самом начале все страшно много пили водки, поговаривали, что она каким-то образом выводит радиацию. Пьяные солдаты первое время даже садились за руль. Но эта пьяная эпопея с водителями очень быстро закончилась. Был введен неписаный закон — алкоголь только для офицерского состава. Только высший офицерский состав, начиная от полковника, могли пить коньяк. А все остальные должны быть трезвыми.
Чернобыльские младенцы-мутанты — плод больной фантазии
– Расскажите, каким вы видите влияние радиации в дальнейшем?
– Радиация, так или иначе, проходит, а жизнь в Зоне отчуждения продолжается. И это не может не вселять надежду. Я думаю, что человеческий страх, связанный с радиацией — преувеличение. Гораздо страшнее была неизвестность, надуманная секретность, и незнание элементарных правил радиационной безопасности.
Незнание того, что на самом деле стоит за так высокой дозой радиации породило массу слухов. Они зачастую вредили больше, чем сама радиация — был дикий страх от неизвестности. Сейчас мы знаем, что двухголовые или двуногие младенцы-мутанты, рожденные после аварии — не более, чем больная фантазия. Знай тогда правду, многих бы болезней нервнопаралитического плана не пришлось бы и вовсе диагностировать. Люди были запуганы, и этот страх породил большие проблемы.
Сегодня эта проблема волнует не многих, меня она больше интересует в контексте справедливого отношения к ликвидаторам. Я ликвидатор второй категории, но получаю минимальную пенсию. Мало того, даже ее каждый год стараются забрать или урезать. Было время, когда ее нужно было буквально выгрызать в суде. Меня Чернобыль в какой-то степени закалил — я научился выживать.