В день завершения строительства саркофага над разрушенным четвертым энергоблоком ЧАЭС, 14 декабря, чествуют участников ликвидации последствий аварии на Чернобыльской атомной электростанции. Прошло 33 года со дня трагедии, а боль, которую нанесла стране катастрофа, с годами не утихает.
Тысячи загубленных жизней, разбитых судеб, несбыточных мечтаний и планов, радиационное заражение окружающей среды и страшные болезни— таковы последствия той беды. Чернобыльская катастрофа – одна из самых трагических страниц истории Украины ХХ века.
Она является крупнейшей техногенной аварий в мире, эхо которой человечество будет испытывать не одно столетие. Изучение вопросов, связанных с аварией на ЧАЭС и ликвидацией её последствий, а также анализ произошедшего в 1986 году в контексте влияния трагических событий на дальнейшую судьбу человечества, безусловно, — очень важный вопрос, требующий скрупулезного изучения.
Долгое время история рассматривалась как наука об обществе, что в свою очередь влияло на исследования отдельных исторических тем, в том числе темы Чернобыльской катастрофы 1986 года. В то же время на Западе история – это в первую очередь наука о человеке.
Поэтому, становится все более актуальным сохранение памяти о каждом человеке, воспоминаний очевидцев тех или иных исторических событий, в том числе очевидцев Чернобыльской аварии и ликвидации ее последствий. Такие воспоминания выступают в роли главных исторических источников – не выдуманных, не навязанных кем-то свыше.
Воспоминания — факты, которые дают возможность каждому сформировать своё личное отношение к тому или иному историческому событию. До недавнего времени исторические исследования и изучение воспоминаний ликвидаторов последствий аварии на ЧАЭС проводились в Украине в ограниченном количестве. Время определило степень актуальности этого вопроса.
Рассказывает Алексей Анциферов, ликвидатор аварии на ЧАЭС.
Кто ж откажется от квартиры?
«…Первый год после взрыва четвертого энергоблока был самым тяжелым. В Чернобыльской зоне я оказался, когда мне было 29 лет —я работал инспектором ГАИ на дорогах в зоне отчуждения. За что впоследствии заплатил своим здоровьем. Многих ребят, с кем пришлось работать — уже давно нет в живых. В моём домашнем архиве много фотографий того времени.
А воспоминания такие, от которых волосы дыбом и мурашки по телу. В 1986 году я работал инспектором дорожно-патрульной службы в Тернополе. Через месяц после взрыва в Чернобыле меня командировали на ЧАЭС, где я прослужил ровно год. В составе отдельного специального батальона ГАИ, мыс коллегами проводили патрулирование чернобыльской зоны отчуждения. Кстати, на ликвидацию аварии старались брать в основном тех, кто уже имел детей.
Молодых пацанов, кроме солдат-срочников, старались НЕ отправлять. У меня уже было двое детей, к тому же нам обещали, что после окончания работ по ликвидации аварии всех обеспечат квартирами. Кто ж откажется от квартиры? Нас с ребятами собрали в красном уголке, раздали бумагу и ручки, сказали, как написать рапорт и на следующий день мы уже ехали на ЧАЭС, так называемыми «добровольцами».
Первоначально нас разместили в селе Глебовка Дымерского района, на летней базе отдыха. Нас было около 120 человек, жили в комнатах по 10-12 человек, была своя столовая, кормили очень хорошо. Каждое утро к 8.00 мы уже должны были прибыть в Чернобыльскую зону. Там нас расставляли на постах, начиная от въезда в 30-километровую зону. Также контрольно-пропускные пункты были на всех основных перекрестках, которые по трассе вели к атомной станции.
Работники ГАИ должны были следить за безопасностью дорожного движения, который в районе зоны отчуждения был очень насыщенный. Машины ехали сплошным потоком, что в одну, что в другую стороны. Одни выезжали из Чернобыля, другие въезжали – везли рабочую силу, солдат-срочников, военных, ехали машины со стройматериалами, везли бетон, миксеры для его замешивания.
Мы работали без выходных, следили за дорожным движением, проводили экстренную эвакуацию людей, если ломалась машина на дороге. Аварий было очень много. Позже в сентябре, когда построили бетонный саркофаг, мы собирали радиоактивную технику и свозили ее в могильники. Приходили в гараж, заводили машины, цепляли на тросы …
Когда Европу начало засыпать радиоактивным пеплом — все зашевелились
Мы понимали, что все силы были брошены на ликвидацию аварии. Ходили, конечно, разговоры о том, что «наверху сначала хотели скрыть то, что произошло». Но после того, как Европу начало засыпать радиоактивным пеплом — все зашевелились. В мире подобная катастрофа произошла впервые — все только и говорили о долговременных последствиях воздействия радиации на человека. Мы знали одно – 500 рентген смертельная доза для человека.
По поводу 50 рентген – говорили, что это безопасно. На одежду нам пристегивали накопители радиации. Но мы не знали, сколько облучения получаем. После окончания смены мы сдавали эти накопители в лабораторию и там радиологи все определяли, без нашего присутствия.
Затем нам стали выдавать индивидуальные военные дозиметры. Но они были слабенькие – максимум до 50 рентген, как только мы попадали в зону — эти аппараты зашкаливали, всех их можно было просто сразу выбрасывать.
Сначала нам считали данные накопителя, а потом сказали: “Ребята, если это все считать, то вас уже давно надо списывать, потому что вы уже перебрали все нормы. А если хотите-таки получить то, что вам обещали, тогда работайте молча, пока можете”. Надо же кому-то работать, думали мы — людей не хватало. Из средств защиты нам выдавали только марлевую маску, а когда хотели закурить, то и ее снимали.
Уже через два месяца все начали массово болеть. Люди начали глохнуть, крошились зубы, пропадал или менялся голос, ногти слазили — стронций вытеснял из костей кальций, начинала расплываться вся костная система. Из прибывших 120 человек, в батальоне осталось 20 здоровых. Мы продолжали работать, потому что хотели получить жилье.
Но год проработали и нам ничего не дали. Квартиру я получил, уже после того, как вышел на пенсию по инвалидности в 1999 году. Мне повезло, первоначально организм был крепкий, поэтому радиацию переносил легче. Хотя и у меня тоже пропадал голос, набухали связки и лимфоузлы, почти постоянно болела голова.
Пережитое сказалось впоследствии
Сегодня я инвалид второй группы, у меня куча болезней. После года службы в Чернобыльской зоне я хотел вернуться в Тернополь на работу, но места уже не было. Мне предложили Белую Церковь, там обещали квартиру. Пришлось туда поехать — жил в общежитии, работал участковым, семья осталась в Тернополе.
Через три года, в 1991-м я вернулся домой, работал участковым в райотделе милиции, а затем старшим инспектором по охране особо важных поручений в управлении внутренних дел. Затем начались проблемы со здоровьем, перенес операцию на позвоночнике, позже еще две операции.
Сейчас часто вспоминаю чернобыльскую зону — до чего там были богатые места, красивая природа, куча рыбы в реках, ягод, грибов в лесах. Тогда в сторону Припяти киевляне регулярно ездили отдыхать на выходные.
После взрыва на ЧАЭС в лесу исчезли птицы, тишина стала мертвой. Людей эвакуировали, но в закрытых квартирах оставались кошки и собаки. Патрулируя город, мы проходили мимо таких домов или квартир, видели, как коты бросались на окна. Приходилось разбивать стекло камнями, чтобы выпустить животных — вряд ли это спасало их от неминуемой гибели.
Людей можно было понять
Было много мародеров — в деревнях грабили целые магазины. Обычно забирали водку и консервы. Некоторые пытались похитить машины, запчасти, но мы не допускали этого— вся техника была заражена радиацией. Люди пытались вывозить свои вещи, бытовую технику, телевизоры, но все эти вещи фонили радиацией.
Нам приходилось брать лом и многое разбивать — крик стоял жуткий. Помню, один мужчина вез мешок ондатровых шкурок. А они все дико фонят, я их облил бензином и сжег, хотя этого нельзя было делать. Если бы такую шапку кто-то потом одел— «дуба бы врезал». Людей можно было понять — это куча денег, за шкурки можно было 2 машины в то время купить.
В 10-километровой зоне все дороги постоянно поливали дезактивирующим раствором. В отельных местах участки дорог заливали специальным жидким веществом, давали ему застыть и затем через 3-4 дня образовавшуюся пленку скатывали в рулоны и сбрасывали в большие котлованы, которые впоследствии заливали бетоном.
Я был свидетелем падения вертолета, из которого велась фото и видео съемка самого опасного участка — непосредственно кратера четвертого энергоблока, образовавшегося во время взрыва реактора. Крушение произошло 2 октября 1986 года. Вертолет винтами зацепился за тросы крана, который был задействован на строительстве саркофага — погиб весь экипаж.
Только ближе к осенив зону начали возвращаться звери – лисы, олени, лоси, волки. До того времени зверей не было вовсе. Только кое-где встречались облезлые одичавшие собаки, редко попадалась исхудавшая корова. В ноябре появились первые вороны, хоть и говорят, что они переносят радиацию. А уже весной следующего года прилетели аисты.
До этого, за всё лето 1986 года — ни одна птичка не защебетала, ни один дикий зверь не пробежал. В лесу была куча грибов. За 20 минут я мог собрать два мешка белых грибов. Кушать их боялись, но очень хотелось. Мы их три раза отваривали. Однажды генерал приезжал – увидел, чем мы питаемся, перетоптал все грибы ногами — а мы перемыли, отварили, пожарили и съели…».
В сухом остатке остаётся вывод: записывая, изучая, анализируя воспоминания очевидцев о событиях, связанных ликвидацией последствий аварии на ЧАЭС, появляется возможность под новым углом увидеть весь героизм и трагизм советских людей, принимавших участие в ликвидации последствий аварии.