О событиях мая-июля 1986 года вспоминает Богдан Сердюк:
«…Вечером 30 мая пришли с повесткой и сказали к 23-00 явиться в пункт. Ну, а дальше все закрутилось по сценарию. Объяснили, что команда, которая набирается, готовится для участия в ликвидации последствий аварии на ЧАЭС. Толком никто ничего не сказал, что именно будет, мол — «там узнаете, все будет, как положено».
…В лесу под Калайдинцами, что в Полтавской области, собрали практически целую дивизию. Я в то время занимал должность заместителя командира по политической части батальона, в подчинении было 450 человек — батальон в полном составе. Будем говорить напрямую: морочили нам голову, сами не знали, как и что делать — в первый день нас продержали в полной готовности с восьми вечера до двенадцати дня! И потом только команда: «По машинам!» — и поехали. Со скоростью 40км/в час в направлении Киева мы ехали без остановок.
В сам Киев не пустили, минуя Борисполь, остановились под Троещиной, которая тогда ещё строилась. Там мы стояли довольно долго, где-то до двенадцати ночи, а потом потихонечку двинулись дальше. Интересно было, что во время движения колонны через Киев, очень много пожилых женщин было на пути, они стояли и плакали: «Куда же вы, сыночки, едете?»
Где-то около двух ночи въехали в сам Чернобыль. Часть людей личного состава были направлены дальше, для того, чтобы разбить палатки для лагеря — не просто палатки, а палатки с основой, как положено, вкопанные в землю. Простояли там буквально до обеда, опять же, никто не спал, снова команда: «По машинам!» — и нас перебросили на 90 км дальше. Это уже была белорусская территория, под городком Брагин. Место нашли с уровнем радиации около семи миллирентген в час. Чем глубже в лес — тем выше радиация.
Сразу же всех предупредили: «Воду не пить! Это прежде всего! Грибы — не есть! Для развлечения рыбу ловить можно, но сразу отпускать. Если кто не верит — померяйте радиацию». Ловили. Мерили. Отпускали.
Все время, с первого дня, задача стояла такая: построение колючей изгороди вокруг 25-30 км зоны отчуждения. Был план составлен, геодезисты все предоставили, показали, откуда и сколько должно быть построено изгороди.
Как ни странно, приехали даже пограничники, которые нас инструктировали, каким образом колючку тянуть, чтоб было абсолютно по всем правилам. 16 рядов колючей проволоки, проволока не под большим напряжением, а так, чтобы на охранном пульте появлялся сигнал. Столбики начали ставить, снова приехали пограничники: «Не правильно ставите, выкапывайте. Нужно делает вот так».
В селе новая школа — людей нет, только аисты…
Так мы, обученные пограничниками, и тянули колючку вдоль всей зоны. Входишь в село – там новая школа построена, все новое, но ходят только свиньи, гуси, куры, а людей нет, вообще нет людей … Аисты были … Все были предупреждены, командиры, в том числе, что они несут полную ответственность за то, чтобы весь состав, вверенный им, обязательно был в респираторах. В то время в воздухе еще было достаточно много йода.
Наши респираторы через два-три дня из белых превращались в розовые, будто их в марганцовке полоскали. Я видел одного милиционера, у которого респиратор был, как флаг Советского Союза – почти красный. «Да ты ж его брось!», – говорили мы ему, а он в ответ — «Нам второго не дают».
Вот такие были тогда правила техники безопасности, во всяком случае, первое время. Как говорится, туго было даже с такими элементарными вещами. Приходилось мне, как замполиту иногда выбивать респираторы в полку, и далее, уже в дивизии. Иногда привозили их мешками целыми или ящиками, раздавали, а старые – на утилизацию, но никто никуда не выбрасывал, никто ничего не сжигал. Сдали – и увезли.
Все думали, что чем быстрее мы сделаем свою работу, тем быстрее нас отпустят по домам. Колючку построили где-то за месяц, но отпускать нас никто не собирался. Далее, с моей точки зрения, делали никому не нужную работу — дезактивацию территории, то есть снимали слой почвы и вывозили. Ясно, что через двое суток новый слой грунта становился таким самым радиоактивным. У бабушек, которые за колючкой жили, малину срезали, виноград, они ругались очень. Затем мы смывали кровлю. Ну, помыли мы, а вода стекает на грунт и снова земля впитывает в себя радиацию.
В августе только поняли неэффективность этого труда — там, наверху, с тех пор этими делами мы уже не занимались. Где-то в начале июля колючка с нашей стороны была полностью построена. Держали марку в основном лубенские ребята, только наш батальон был немножко разбавлен полтавчанами, миргородцами. Нормальные, хорошие ребята, веселые… Честно выполняли свой долг — что им говорили, то они делали.
Радиацию в глаза никто не видел, но боялись
Наслышаны уже были и о «смерти заживо», и о предрасположенности в будущем к онкологическим заболеваниям, и так далее. Говорили сначала, что не желательно получить больше, чем 250 миллирентген. Только как уберечься, когда радиация где хотела, там и летала — попробуй, уследи за ней на каждом ходу. Когда работали непосредственно на атомной станции, то я в один день получил, по моим подсчетам, где-то около четырех рентген — голова болела, никакие таблетки боль не останавливали.
Таких приступов у каждого из нас за все время несения службы было предостаточно, жаловались многие. Каждый раз после работы, отвечающие за личный состав, фиксировали — кто и что делал, где был, какую дозу облучения получил. Мы и сами со временем стали понимать, что в норму никто из нас не вкладывался, но в итоге никому выше 24,95 не поставили. Свое здоровье многие там положили. Такие дела…
Были дни, когда работы у нас совсем не было. Тогда задача заключалась в следующем: на момент приезда начальства — лагерь должен быть пуст. Поэтому нас посылали в лес, идите мол, там посидите. Ну, для чего было мариновать столько людей? Мобильных телефонов-то не было, при батальоне была только радиостанция. Но и по ней нельзя было говорить, кто ты такой, что ты, где… Прямой текст запрещался. «Вас может слушать враг, — говорили сразу же, тут же. — Не раскрывайте информацию». Все прослушивалось и запрещалось, не пропускалось…
Слухи, домыслы…
Отсутствие информации — это добивало больше всего. Был конец июня, в районе ЧАЭС произошел какой-то хлопок — мы только отголоски услышали, но саму станцию нам видно было. В небо поднялся какой-то клуб то ли дыма, то ли пыли — образовалось серое облако… Мимо нашего лагеря это облако и потянуло. Куда потянуло? Бог его знает, вероятно, на белорусскую территорию. И таких хлопков было несколько.
Пришлось нам быть и на самой станции. Впечатление, будто ты маленький муравей, и попал в нечто большое — огромные коробки, провода, которые шли от машинных залов, толщиной где-то с человеческую ногу.
Лично я на крыше энергоблоков не был. А вверенные мне люди были со своими командирами. Видел радиоуправляемые устройства, которые заходили внутрь самого реактора — как танк без башни. Впереди огромный ковш, который помогал разгребать графит. Телевизионные камеры управлялись по радио.
И люди работали, не только машины. Старый МАЗ — стекла выбиты, внутри кабины стоит еще одна кабина, сваренная из металла, на вафельный корж похожа. Стекло обзорное для водителя в виде небольшой узенькой щелки.
Ребята, которые обслуживали эти машины, работали по двое и менялись очень часто. Они около недели вдвоем работали, потом их выводили. Все равно, как бы там ни было, но больше, чем 25 рентген получили практически все.
Были такие смельчаки, которые пробовали и яблоки из местных садов, и воду местную пили, хотя её нам привозили специальными машинами из очень глубоких скважин. Наши приборы ничего не показывали. Вода, более-менее, была чистая. Кроме того, работали автолавки, привозили даже минеральную воду.
Кто-то говорит, что выдавали вино красное— так это неправда. Возможно, где-то в первые дни кому-то что-то давали. У нас такого не было. Случаи были разные. Интересные и грустные. Как-то дико было видеть, что в лесу гуляют целые стада свиней — не диких, а домашних, провод им был «до лампочки». Они разбрелись, как только могли.
Так и живем
Лес тогда получил очень много радиации — он действительно был желтый. Специальные участки в лесу определяли под так называемые хранилища, куда пригоняли отработанную технику, а потом засыпали её землей.
Были неразумные люди, которые из таких могильников хотели что-то забрать себе. Чем они думали, сложно сказать? Радиация ничем не пахнет, ее не видно, ее не чувствуешь, но организм накапливает, накапливает, накапливает — исход очевиден.
Но обидно другое. Колючку-то мы поставили. Только через короткое время сквозь неё уже начали ездить машины. Для чего, спрашивается, мы людей гробили? Почему никто не подумал, что там будет нужна дорога, чтобы что-то вывозить.
Говорят, что построенные нами ограждения так и не отремонтировали, только людей угробили. У кого организм крепче – выжил, а некоторых не стало еще до нового года. Помощи же ликвидаторам как не было человеческой, так ее нет. Единственное — на пенсию можно было пойти на 10 лет раньше. Так и живём — те, кто выжил…»