Более 200 человек, жителей Лозовой, что на Харьковщине, ликвидировали последствия аварии на Чернобыльской АЭС. Столько же чернобыльцев лозовчане уже потеряли. Умирают не только ликвидаторы, но и вынужденные переселенцы – ранее их было в Лозовой более полутысячи. Мы выслушали множество личных историй об испытаниях, которые пришлось преодолевать людям. Одну из них нам рассказал Николай Зиновьев. Летом 1986 года он руководил ротой, которая работала на крыше третьего энергоблока ЧАЭС. Дальше – его прямая речь.
«…Во времена моей службы в срочной армии в войсках начали внедрять отделения химзащиты полков. Раньше были внештатные, а потом стали штатные – с техникой, со всем необходимым оборудованием. Я как раз попал в первый выпуск командиров отделений химзащиты. Во Львовской области есть город Золочев — там я оканчивал четыре с половиной месяца сержантской спецшколы.
По окончании спецшколы каждый получал какую-то специализацию — специалистов-химиков, химиков-дозиметристов, химиков-разведчиков. Я окончил школу и, приехав в часть, сразу стал командиром отделения химзащиты. Отделение состояло из 9 человек, в подчинении было 3 спецмашины: разведывательная, АРС 12, дезинфекционно-душевой автомобиль. АРС – это специальная машина типа городской поливочной, только функций больше: она сама готовит раствор. Вся служба была хорошей теоретической тренировочной базой, но практики, разумеется, не было. С должности командира отделения химзащиты я и увольнялся в запас. Тогда я думал, что мои противорадиационные познания останутся в прошлом.
Вернувшись с армии, устроился работать на завод, женился, всё шло благополучно. И тут на работе кто-то заговорил о какой-то аварии на Чернобыльской атомной электростанции. Мол, началась мобилизация личного состава. Я, как только услышал, что в Чернобыле произошел взрыв, уже внутренне знал — меня призовут. По каким-то признакам я понял, что мне не избежать командировки на ЧАЭС. Ждал вызова в военкомат еще до 4 мая, до момента, когда Горбачев выступил по телевидению. После его обращения уже точно знал — катастрофа произошла серьёзная. Прошло чуть более месяца и меня вызвали в военкомат.
Химическая защита – моя специальность
На то время я уже был лейтенант запаса, я – не кадровый военный: работал на заводе. Выхожу из своего кабинета, а женщина-делопроизводитель говорит: «Мы вас скоро призовем на специальные военные сборы». Я и сам догадывался, что призовут. Потому что это моя военная специальность – защита войск и населения от оружия массового поражения. На следующий день, забегает ко мне секретарь начальника цеха и говорит: «Коля, тебя к телефону». Я прихожу, – звонят из военкомата, говорят: «Срочно явиться».
Там еще такой момент интересный был. Говорю: «Сейчас – третий час (15:00), смена заканчивается в 16-10. Закончится, – и я сразу приду». Отвечают: «Николай, бросайте все срочно». «Хорошо, я станок уберу и приду?», – говорю. «Скажите мастеру, пусть уберет станок, а сами – срочно в военкомат». С момента аварии прошло уже месяца полтора. Там уже ликвидация шла полным ходом. Позвонили из военкомата в третьем часу, а уже в полвосьмого вечера я был поезде. Мне дали на подготовку три с половиной часа. Вот так я попал в Белую Церковь, оттуда начался мой путь в Чернобыльскую зону отчуждения.
Там, на территории военной части, таких призывников, как я — были сотни. Нас переодели и всё – задерживать не стали, на следующий день мы отправились в Чернобыльскую Зону. Семь грузовых автомобилей прибыло на место дислокации, в село Оране, в 40 км от станции. В селе размещалась военная часть — солдаты жили в палатках.
Я приехал вместо конкретного человека: в моих документах было написано, вместо кого я еду. Солдаты ехали просто на место службы, а офицеры ехали на конкретную должность, меняя своего коллегу. Я ехал на замену начальника службы информации. Есть такая должность, она не предусматривала выезд в зараженную зону, тем более — выезд на станцию. Это с одной стороны меня немного успокаивало.
Как я стал командиром роты
Параллельно с нами из Днепропетровска приехали 100 человек: по 50 человек разделили по ротам. Они приехали на место дислокации, и им нужен был командир роты. И вот, в 23-00 часа я приехал, а в 23-30 у комбата уже началось совещание. Он объявил, что срочно нужен командир роты и резко посмотрел на меня. Я никогда до этого людьми не командовал и сразу отказался.
Комбат поинтересовался: «Никогда не командовал, кроме армии?». «Значит, справишься, ничего страшного в этом нет», – это прозвучало почти как приказ. На совещании присутствовало 7 человек. «А что нужно будет делать?», – спрашиваю я. В ответ: «Работать на крыше третьего блока». Один слева сидел и говорит: «Не соглашайся: отбудешь 45 суток – и домой». Второй: «Соглашайся: две недели полазишь на крышу и поедешь домой». Я сделал вывод, что толком о ситуации никто ничего не знал, или не хотел говорить.
Слегка насторожился, потому что отчетливо представлял радиационную опасность — все же меня этому учили. Я не хвастаюсь, но из 26 человек нашего выпуска школы химзащиты — 21 окончили с отличием. В том числе и я, поэтому какие-то знания в этом вопросе у меня были. Нам показывали фильмы, мы знали, к чему приводят радиационные аварии, нам показывали облученных больных. Всё, что люди открыли для себя после Чернобыля — всё это мы изучали в школе химзащиты. Словом, о лучевой болезни я знал не по слухам, а из учебников — четко представлял опасности. Но это армия, приказали – и я, взяв руководство над ротой солдат, поехал в пекло ЧАЭС.
У меня вначале даже перечня солдат не было — предварительные списки составили только спустя сутки. На ликвидации для командиров самое главное — не допустить переоблучения личного состава, строго вести учет доз. Допустимая доза была 2 рентгена на сутки. Это как четыре тысячи рентгеновских снимков в сутки, за все время максимальная допустимая – 25 рентген.
Элементарные меры предосторожности
Вспоминаю часто случай, как однажды в августе, проезжали мы через зараженные села. Дорога уже была очищена — радиационный фон не высокий, 40 километров от ЧАЭС. Проезжаем через хутора — все колодцы обвязанны целлофаном, вдоль дорог фруктовые деревья растут. Повсюду предупредительные знаки, запрещающие пить воду из колодцев.
И вдруг останавливается машина, выбегают солдаты: там сливы, яблоки, червячков нет – все очень вкусное. Рвут яблоки, сливы и едят. Хотя каждое утро я им объяснял элементарные меры предосторожности. Учил, чтобы после утреннего пробуждения даже слюну не глотали — за ночь в гортани накапливалась радиация. Мелочь, но это всё – элементарная гигиена на зараженной территории.
На ЧАЭС мы приезжали в обыкновенной солдатской одежде и сразу лезли на крышу. Получили дозу радиации и мигом назад. Когда слазили — сразу шли в раздевалку, там сбрасывали с себя всю одежду — и мыться. Потом проходили в другую комнату, там стопками лежала новая одежда. Изо дня в день история повторялась. Подъем, быстрый завтрак, 40 км дорога до станции, три с половиной-четыре минуты работы на крыше.
Крыша была накрыта так называемым мягким покрытием — несколько слоев рубероида и битума. Общая толщина была примерно сантиметров 10. Битум сам по себе в природе немного радиоактивный и весь гранит в природе радиоактивный. Прибавьте к этому последствия радиоактивного выброса из 4-го реактора. И вот эту мягкую, и при этом предельно опасную кровлю, надо было снять. До нас её частично демонтировали другие солдаты — это было заметно.
Мы лазили уже не по две, а по четыре минуты. Работали практически без средств защиты — нам выдавали только прозрачные стеклянные очки. Радиация на крыше 3-го энергоблока составляла примерно 30 рентген в час. На крыше без очков находиться было нельзя, иначе вечером глаза резали, как после сварки. Из технических сподручных средств нам выдавали только лопату, топор и прут диаметром 28-30 миллиметров. Вот этими топорами солдаты долбили битум и лопатами сбрасывали вниз, потом вывозили его на могильники.
Над прибывшими из Днепропетровска ребятами ставили эксперимент
Ребятам из Днепропетровска довелось участвовать в медицинском испытании, к нему привлекли около 100 человек. Всех предварительно обследовали в 408-ом киевском госпитале. Подробностей эксперимента мы, разумеется, не знали. Только известно было, что одной половине солдат выдавали йодированные таблетки — они принимали их ежедневно. Другой половине наоборот — не давали. И те и другие были подвержены впоследствии большой дозе облучения — далее врачи исследовали реакцию организма.
Нашей роте не выдавали йодированных таблеток. Я ездил с ребятами на станцию 11 раз, 11 дней подряд, 11 вылазок на кровлю 3-го реактора. Тем, кто подвергался высокому облучению, давали три дня выходных. Медики считали, что за три дня организм способен восстановиться. Мои хлопцы, и я вместе с ними – работали 11 дней подряд…. Выходных нам никто не предоставлял. Потом прислали автобус — всех моих ребят забрали в госпиталь, а я остался.
С того момента как их забрали, я больше никого не видел. Нигде с ними ни разу не пересёкся, не был никак связан. Мы пробыли вместе 11 дней — может, кто-то из них жив, и помнит меня. Их было 49 человек, я помню фамилии почти всех своих ребят.
Первый раз приехали на станцию, 13 метров надо было лезть по пожарной лестнице. Лазили по восемь человек. С первой восьмеркой полез и я: показывал, что делать, потом спускался, а они продолжали работать. Потом следующая восьмерка: те передавали инструмент, показывали, что делать, и спускались. И вот первая восьмерка – первый солдат полез, а второй посмотрел на лестницу и остолбенел.
Стоит, перепугался, весь белый, говорит: «Я боюсь высоты». Говорю: «Так бросай и отходи в сторону». А он схватился за лестницу и не может разжать руки — весь оцепенел. Через несколько минут пришел в себя. Спрашиваю его: «Ты чего раньше молчал, что боишься высоты». А он говорит: «Я о том, что боюсь высоты, вспомнил на третий или четвертый день. Суматоха — не было времени об этом думать».
Путь домой: Чернобыль
Пока я был на ЧАЭС, спал там три-четыре часа в сутки. Солдаты высыпались: они приезжали и сразу отдых или отбой. А нам надо было готовить списки на завтра, планировать работу на последующие дни. В 23-00 часа было ежедневное совещание у командира бригады, в 00-30 собирали командиров рот. До 02-00 часов – внутренние совещания: рассказывали, куда какая рота едет. Потом я составлял списки, привязывал полотенца к кроватям солдат, чтобы знать – кого утром будить. Подъем в 05-00 утра, выезд – в 06-00, никого не ждали ни минуты. Пока всё сделал – три часа ночи, в пять – подъем. Вот и считайте, сколько удавалось поспать.
Когда моя чернобыльская вахта закончилась, я поехал домой через Киев. Приезжаю на железнодорожный вокзал, смотрю — люди массово разъезжаются, это было уже 20 августа. Меня это удивило. Захожу в свое купе – смотрю бабушка с двумя внуками и молодая девушка. Думаю, хорошо — будет с кем поговорить. Залез на верхнюю полку — полежать пару минут, потом слышу: «Мужчина, скоро Лозовая, просыпайтесь». Усталость была сумасшедшая — лег, и мгновенно уснул.
По приезду домой сразу пошел на работу к жене, она работала воспитателем в детском саду. Увидев меня, от радости чуть не запрыгала. Я ей ничего не говорил — куда еду, но она и сама обо всем догадывалась. Связи телефонной тогда у нас не было, призвали с военкомата — значит так надо. У нас был мотоцикл, в тот же день мы с женой поехали к моим родителям. Когда приехали, мать посмотрела на меня испуганно и спросила — почему я такой бледный?».
Несколько месяцев после возвращения домой Николай Зиновьев провел в больницах. Бледность, подмеченная матерью, оказалась не напрасной — пришлось пройти курс лечения по восстановлению показателей крови. Потом присвоили статус чернобыльца — говорит, что своевременная профилактика помогла ему выжить. На судьбу Николай не жалуется, а вот что связь со своими ребятами не поддерживает — очень сожалеет. Такие вот они — будни чернобыльских ликвидаторов…..