Спустя годы после аварии на ЧАЭС, в поисках виноватых, так стали называть инженеров и отдельных руководителей ЧАЭС, из числа тех, кому не повезло, кто нёс дежурство на станции в ночь страшной трагедии и чудом выжил. А также тех, кто к проводимому на станции эксперименту имел прямое отношение. Спустя год после катастрофы, в зоне отчуждения, состоялся суд над так называемыми «стрелочниками Чернобыля».
Кто-то же должен был ответить перед миром? Искали стрелочников, и нашли….Вменили все как полагется, и в первую очередь — проведение эксперимента с множеством нарушений. «Зарвавшимся экспериментаторам», называл тогда обвиняемых в крупнейшей катастрофе за всю историю атомной энергетики представитель обвинения – прокурор Юрий Шадрин.
Процесс прошел, виновных обозначили, и приговор привели к исполнению. Чернобыльский Дом Культуры стал местом, откуда обвиняемых стрелочников, сопровождаемых любопытными глазами международных журналистов, отправили отбывать наказание. Некоторые факты этого 18-дневного судебного заседания, а также архивные свидетельства участников эксперимента на АС – предлагаются читателю в данном материале.
- «Мы не знали, как работает оборудование от выбега, поэтому в первые секунды я воспринял… появился какой-то нехороший такой звук, сам звук я не помню, но помню, как его описывал в первые дни аварии: как если бы «Волга» на полном ходу начала тормозить и юзом бы шла. Такой звук: ду-ду-ду… переходящий в грохот. Появилась вибрация здания, я подумал, что это нехорошо, что это — наверно, ситуация выбега. Затем прозвучал удар. Я из-за того, что был ближе к турбине, посчитал, что вылетела лопатка. Я отскочил, и в это время последовал второй удар. Вот это был очень сильный удар. Посыпалась штукатурка, все здание заходило, свет потух. Все были в шоке. Все с вытянутыми лицами стояли. Я был очень испуган. Такой удар, как землетрясение. Кровля машинного зала упала — наверно, на нее что-то обрушилось… вижу в этих дырах небо и звезды, вижу, что под ногами куски крыши и черный битум, такой… пылевой. Думаю — ничего себе… откуда эта чернота? Это что — на солнце так высох битум, покрытие? Или изоляция так высохла, что в пыль превратилась? Потом я понял. Это был графит….Прошли возле завала… я показал на это сияние… показал под ноги. Сказал Дятлову: «Это Хиросима». Он долго молчал… Потом сказал: «Такое мне даже в страшном сне не снилось». Он, видимо, был… ну что там говорить… Авария огромных размеров».
Эти слова давно стали историей, они сказаны эмоционально, но вполне откровенно. Так, вспоминая события катастрофы на ЧАЭС, говорил на суде, чудом оставшийся в живых, Юрий Трегуб — начальник смены 4-го блока. 11 июля 1987 года, он свидетельствовал против того, кто стоял с ним бок о бок в ночь трагедии, против смелого, решительно и одновременно жесткого человека – заместителя главного инженера станции Анатолия Дятлова.
Как один из главных обвиняемых, Дятлов сядет на десять лет, и станет третьим из шести осужденных «чернобыльских стрелочников». Пройдут годы и некоторые из тех, кто будет осужден, станут вызывать у людей сочувствие, жалость. Будут те, кто назовёт их заложниками обстоятельств. Они не признают своей вины в полном объеме. Да и возможно ли её в принципе измерить? Где найти такой измеритель горя и человеческих страданий?
Арестанты Чернобыльской катастрофы
Анатолий Дятлов — физик, с большим багажом знаний и практическим опытом в области атомной энергетики. К моменту катастрофы он занимал должность заместителя начальника главного инженера станции по эксплуатации. Он на ЧАЭС — со времен ее строительства. Кому как не ему быть ответственным в ночь на 26 апреля за испытание турбогенератора?
Эксперимент был сложный и, как положено, его планировали заранее. Содержание эксперимента состояло в следующем. Планировалось на первоначальном этапе заглушить реактор для проведения плановых ремонтно-технических мероприятий. В момент остановки реактора необходимо было проверить принцип работы турбогенератора на случай обесточивания АС.
Чем закончился этот эксперимент – известно всему миру. Известно и то, что правительственная комиссия, занимающаяся последствиями катастрофы, пришла к выводу, что персоналом и руководством ЧАЭС были допущены непоправимые ошибки, и в ходе проведения эксперимента, и в ходе его подготовки.
Ряд недоработок указывал на наличие подписей в отдельных нормативных документах по принципу — «подписал не глядя», не выполнялся технологический регламент работ, аварийную защиту реактора не рассматривали вовсе. Разумеется, что практически в 100% с этим было согласно и обвинение, следователи почти дословно учли в своем обвинительном приговоре вердикт правительственной комиссии. Это и понятно, в то время по другому и быть не могло.
У Дятлова были сильные ожоги обеих ног, его госпитализировали в клинику практически сразу после аварии, а выписали незадолго до начала суда. Со второй группой инвалидности и открытыми ранами, полученными от радиоактивного облучения, он оказался в следственном изоляторе. Он стал третьим из арестованных, до этого были арестованы директор АС Виктор Брюханов и главный инженер Николай Фомин.
Брюханову выставили в обвинение проводимый с нарушениями эксперимент, а также обвинили в безответственности – как руководителя, не сумевшего профессионально организовать комплекс необходимых мероприятий сразу после аварии. Он проявил профнепригодность, выдав распоряжение отправить своих сотрудников непосредственно «на кратер взорвавшегося вулкана» — на обследование зараженных территорий АС. И они шли, один за другим, заражаясь и умирая, после своего последнего рейда.
Брюханов не смог вовремя сориентироваться и запретить выход всей дежурной смены на следующий день после аварии. Десяткам людей это могло сохранить жизнь. А основное — он не сообщил настоящие, объективные данные о зашкаливающем радиационном фоне непосредственно на АС и в самой Припяти. На этот вызов у Брюханова была приготовлена масса аргументов в свою защиту, но ни один из них не был принят судом к рассмотрению.
Академик Валерий Легасов вспоминал директора ЧАЭС, как человека с крайне неуравновешенной психикой, очень напуганного и поэтому неспособного принимать ответственные решения в критической ситуации. Он констатировал, что директор ЧАЭС был психологически подавлен, его речь часто была не связна.
Находясь, всё время в шоковом состоянии, никаких объективно правильных действий он, как руководитель, организовать не мог, поступки характеризовали его, как практически недееспособного, порой невменяемого человека». Легасов, как первый заместитель директора Института атомной энергии им. Курчатова, входил в состав правительственной комиссии и впоследствии именно его наработки и выводы стали звеном на пути пересмотра результатов следствия по делу об аварии на ЧАЭС. Хотя они и стоили ему жизни.
Одновременно с Брюхановым был арестован и главный инженер станции Фомин, они оба, еще до начала судебного заседания, длительное время находились в следственном изоляторе. Самим обвиняемым в ходе судебного заседания стало известно, что по их делу обвиняется шесть человек.
Помимо названных, в числе подозреваемых были также Александр Коваленко – начальник реакторного цеха №2, Юрий Лаушкин – инспектор Госатомэнергонадзора на ЧАЭС и начальник смены станции Борис Рогожкин.
Начальник смены 4-го блока Александр Акимов, старший инженер управления реактором Леонид Топтунов и начальник смены реакторного цеха Валерий Перевозченко тоже могли теоретически стать участниками уголовного дела. Им бы тоже нашли что инкриминировать. Их гибель, спустя считанные дни после катастрофы, увековечила их имена в числе погибших в результате Чернобыльской катастрофы.
Эксперимент любой ценой
Смерть стала непреодолимой преградой между теми, кто видел, но не выжил, и теми, кто видел, выжил, но сел на скамью подсудимых, взяв на себя часть той вины, которую возложило на них время, события, обстоятельства.
«Эксперимент любой ценой, ни смотря, ни на что» — вот истинная причина трагедии, цена которой — сотни человеческих жизней. Боль от Чернобыля продолжает фонить до сих пор, одних эта боль роднит друг с другом, других — навсегда разводит.
Но до сих пор, пережив жуткую экологическую катастрофу, потеряв кров, родных и близких, мы продолжаем дискутировать — так что же все-таки первично? Жизнь и интересы отдельного человека или интересы государства? Вряд ли сегодня до конца поймут и простят тех, кто от имени государства, приказал молодым курсантам из харьковского военно-пожарного училища подняться по тревоге и принять участие в расчистке вентиляционной трубы над взорвавшимся реактором.
Кому-то из генералов срочно захотелось водрузить над ним флаг СССР, словно отчитываясь за то, что армия сделала свое дело. Рассуждая над тем, что первично – человек или государство, мы думаем не о будущем, а о прошлом, мы идем спиной вперед. Вот это, пожалуй, главный чернобыльский урок.
