34 года с момента взрыва на четвертом энергоблоке Чернобыльской атомной электростанции — большой срок. Возможно, покажется, что те события уже давно размыты в памяти людей. Но участники ликвидации, разбросанные по всему бывшему СССР, помнят о чернобыльской трагедии все до мелочей.
В некоторых местах памятников ликвидаторам аварии на Чернобыльской АЭС больше, чем памятников Тарасу Шевченко. Подвиг ликвидаторов для целого мира – неоценимый, он стал не просто героическим, но и нравственным примером жертвенности.
Воспоминания о чернобыльской аварии:
«…Взрыв на четвертом реакторе произошел в ночь на 26 апреля 1986 года. Заведующая Полтавским краеведческим музеем Валентина Клочко говорит, что этот день мало чем отличался от других. Единственное – тогда стало известно, что где-то случилась какая-то авария, но ситуация контролируемая и поводов для паники нет.
В газетах потом писали о каком-то взрыве в Чернобыле, Горбачев ещё тогда выступал. Он говорил, что случилась авария, что это большое испытание для всей страны. Тогда в Полтаве быстро был создан областной штаб — надо было всех мобилизовать на ликвидацию аварии. Медики, водители, пожарные, милиция, строители, коммунальщики — на ЧАЭС ехали многие. Даже не знали толком, куда ехали, так все было внезапно…»
На ликвидацию последствий аварии привлекли более 17 тысяч полтавчан. Один из участников ликвидации – Николай Агеев – вспоминает, что ему принесли повестку 30 мая в 2 часа ночи. В течение 2 часов нужно было прибыть в полтавскую школу №11 на собрание. В то время Николаю Агееву было 35 лет — дома его остались ждать беременная жена и ребенок. Все, что он должен был взять с собой – трёхдневный запас еды, сменную одежду, одеяло. Той ночью сотни мужчин шли пешком со всех микрорайонов Полтавы на сборный пункт, но не знали, что их ждет.
Дико выли оставленные в домах собаки
«…В штабе формировали команды для отправки — никто ничего не знал, мы и не догадывались, что нас ждёт. Пришли, увидели колонну пустых автобусов — у нас собрали документы, распределили по подразделениям. Под утро отправили нас, привезли в какое-то поле — там раскинут полевой лагерь. Нас переодели в военную форму, уже потом только узнали, что едем в Чернобыль…», — вспоминает Николай Агеев.
Аналогично вручили повестку участнику ликвидации, руководителю Полтавского союза ветеранов и инвалидов Виктору Корпелову. Он вспоминает:
«…Мы сначала приехали в Припять, далее попали по распределению в Чапаевскую дивизию, которая формировалась в Беларуси. Нашей главной задачей в мероприятиях по ликвидации последствий аварии было ограждение 30-ти километровой Зоны отчуждения. В народе этот забор называют “колючкой”: 12 рядов проволоки, мы устанавливали столбы, вышки, КПП. Пришлось также работать на могильниках радиационных отходов, заниматься дезактивацией почвы, подготавливать основу для строительства будущего саркофага».
«После того, как мы оградили Зону “колючкой”, нас вывели из нее — очаги заражения были повсюду. Помню, идешь, в одном месте норма лишь чуть-чуть завышена, пару метров в сторону – фонит со страшной силой. Но это на работу не влияло, потому что мы выполняли задачи государства. Однажды мы попали в Припять. Не могу описать эмоций — совершенно пустынный красивейший город, в котором дико выли оставленные в домах собаки. Припять полностью наше подразделение огораживало. Затем мы дезактивировали близлежащие населенные пункты. Кроме нас там было много военнослужащих — прибалтийцы, москвичи, белорусы, были ребята из Ташкента.
Николай Агеев рассказывает:
«…Когда нас перебросили на ЧАЭС, то начался настоящий ад — с крыш зданий нужно было сбрасывать радиоактивные отходы. Начальство старалось каждый раз брать на ЧАЭС новых людей, чтобы уменьшить дозу облучения. Работали так: ликвидаторы надевали защитный костюм со свинцовыми вставками, на лице – респиратор, в руках — лопата. На 3 минуты каждый выбегал на крышу и пытался сбросить как можно больше отходов. Время вышло — сразу обратно, и так нескончаемым потоком работали все солдаты на крыше.
Хорошо, что нам давали защитные костюмы со свинцом, потому что первый месяц мы спали в том, в чем работали. На 3 недели нам давали 1 респиратор, и только когда был банный день — меняли нижнее белье. Первый месяц кроме респираторов и формы, ничего не было, никаких дополнительных средств защиты. Питались мы из полевой кухни: привезут что-то, мы поели, водой или чаем запили – и дальше работаем».
С обеспечением ликвидаторов было по-разному, главная проблема — не хватало фруктов и овощей. В конце лета, когда ездили через сады, ребята собирали груши. Все знали, что это было запрещено — местные фрукты были пронизаны радиацией, но соблазн был велик. Николай Агеев вспоминает, что ребята набирали полные карманы груш, а потом «сидели в палатках и, как кролики, их жевали». Также к ликвидаторам приезжали артисты, отвлекали от тяжелой ежедневной работы творческими выступлениями. В лагере успевали даже спортом заниматься — сами себе организовывали площадки для игры в футбол, волейбол.
Кошка умерла, не добежав до края дороги
Общеизвестно, что почувствовать радиацию сразу практически невозможно. Всё, что ее выдает моментально – привкус железа во рту, позже появляются головные боли, краснеет лицо. Сначала такие покраснения похожи на солнечные ожоги, поэтому не очень беспокоят. Впоследствии будто становится лучше, хотя продолжается нарушение координации и дезориентация в пространстве.
Это ложное «выздоровление» может длиться от нескольких дней до нескольких месяцев, в зависимости от полученной дозы облучения. Всё это время костный мозг доживает свои последние дни. Ликвидаторы говорят, что в основном ощущать на себе серьезные последствия радиации они стали уже после вахты в Чернобыле. Спустя некоторое время участники ликвидации повально начали обращаться в больницы. Там специалисты устанавливали связь болезней с выполнением работ на ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС.
Свою историю чернобыльской трагедии и жизни после нее рассказывает ликвидатор Анатолий Тунян:
«Я проходил службу в Харькове, в полку химической радиационной разведки. Нас подняли по тревоге примерно через три часа после взрыва на ЧАЭС. В течение дня мы готовили машины и собирали обмундирование — служить мне оставалось около недели. Командир подошел и сказал: «Это твое последнее задание, а потом дембель». Поздно вечером мы выехали в Иванковский район Киевской области. Наша рота прибыла на ЧАЭС, буквально на следующий день после аварии — 27 апреля.
Я был старшим в машине БРДМ химической разведки. Поступил приказ от командования надеть противогазы и химзащиту. У меня до сих пор перед глазами стоит жуткая картина: когда мы одевались, я заметил кошку, перебегающую дорогу. Посреди пути кошка упала и умерла — я тогда подумал, что происходит что-то страшное. Часть, в которой я служил, была развернута возле села Копачи, в нескольких километрах от ЧАЭС. Оттуда даже было видно высокое пламя над станцией, вокруг которого летали вертолеты.
Приказ — постоянно ходить в противогазах
«…Нам выдали карманные дозиметры в виде калейдоскопа со шкалой до 25 рентген и большие переносные дозиметры — до 1200 рентген. Наша работа заключалась в замерах радиации на территории 4-го энергоблока станции и в её окрестностях. Когда мы впервые зашли на ЧАЭС, маленькие дозиметры зашкаливали. Хотя мы находились там буквально несколько минут, дольше нельзя было. Кстати, большие приборы также зашкаливали в определенных точках 4-го реактора. Через три дня маленькие дозиметры забрали, объяснив, что они не работают, испорченные.
Каждый вечер нам, солдатам, записывали в специальные карточки полученную дозу облучения, по 1,5—2 рентгена. Понятно, что реальная доза была в десятки раз больше. Мы также разбрасывали лопатами сбрасываемые с вертолетов для тушения пожара песок, свинец, и тому подобное. На машинах БРДМ мы развозили рабочих на станцию, и обратно — они работали круглосуточно в три восьмичасовые смены. Некоторое время наша часть также помогала с эвакуацией местных жителей».
Местные и рабочие со станции изредка угощали нас алкоголем. Ходили слухи, что это помогает от радиации — мы пили буквально по 50 грамм алкоголя, как лекарство перед едой. Теперь говорят, что это миф, но я думаю, что это было к лучшему. Потому что некоторые солдаты пили молоко, не зная, что оно впитывает радиацию в себя. Это было гораздо вреднее, чем пить алкоголь.
Мы же почти ничего не знали о радиации с медицинской точки зрения. Единственное, что нам приказали — постоянно ходить в противогазах. Мы даже спали в респираторах и ежедневно после работы их меняли. Наша рота работала в Чернобыле до 20 мая, затем мы проходили медосмотр в Институте медицинской радиологии. Ребята, у которых были признаки сильного радиационного отравления, сразу после этого попали в военный госпиталь. Остальным в карточках записывали какую-то медицинскую чушь — врачам тогда запретили ставить диагноз «лучевая болезнь».