Спустя 34 года после ликвидации аварии на Чернобыльской атомной электростанции, люди, которые ценой собственного здоровья и жизни ликвидировали последствия катастрофы — почти забыты. Забыты государством, которое определило для них чернобыльскую льготу в размере 100 — 450 гривен в месяц, порой даже путевку в санаторий им приходится доставать с боем. Об этих людях в основном вспоминают «под дату»: 14 декабря, в День чествования ликвидаторов последствий аварии на ЧАЭС, и 26 апреля — в очередную годовщину взрыва реактора на 4 энергоблоке Чернобыльской атомной станции.
Нынешняя «смартфоновская» молодежь порой удивляется: неужели ещё есть среди нас живые ликвидаторы последствий той страшной аварии — это же было так давно? К счастью, есть, вот только разбросаны они по территории всего постсоветского пространства — на ЧАЭС ехали со всего Советского Союза. Согласно официальной статистике таких героев было не менее 526 250 человек. Неофициальные источники декларируют несколько иную цифру — 600 000. В Украине на сегодняшний день проживает 193 800 участников ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС, из которых 57 782 человека – инвалиды.
Чернобыль интересует только настоящих энтузиастов
К сожалению, так сложилось, что сегодня, устные истории и воспоминания ликвидаторов интересуют в основном энтузиастов и самих чернобыльцев — членов общественных организаций. Сейчас в Украине «чернобыльской» темой занимается немного ученых. Справедливости ради стоит сказать, что и 34 года назад мало кто вдумчиво интересовался этим вопросом, включая самое высокое руководство республикой.
Чего стоит один факт того, что сразу после аварии на ЧАЭС, в первом письме Министерства здравоохранения УССР на имя Первого секретаря ЦК КПУ Владимира Щербицкого, было указано, что уровень радиации воды в реке Днепр поднялся в тысячу раз, и в нём же, рукой самого Щербицкого, на полях документа был написано: «А что это значит?».
Наше руководство настолько было не готово к этой проблеме, что даже до конца не представляло — какие последствия несет собой повышенный в тысячи раз радиационный фон. Сейчас, когда ежегодно ликвидаторов становится все меньше и меньше, важно успеть записать, изучить и сохранить для последующих поколений их жизненный и профессиональный опыт. В основном этим занимаются только энтузиасты, подвижники, неравнодушные к истории своего народа — приверженцы идеи безопасного экологического наследия.
Иван Гнатенко — ликвидатор аварии на ЧАЭС 2 категории, майор запаса. Своими воспоминаниями о времени, которое он провел на ликвидации последствий аварии на ЧАЭС он делиться с трудом, постоянно прерывая свой рассказ тяжелым дыханием — эмоции переполняют и без того больное сердце ликвидатора. Авария, если и не изменила в корне жизнь таких людей, то существенно повлияла, прежде всего, на их здоровье — физиологическое и психическое, в целом на моральное состояние.
Иван Гнатенко так рассказывает о своем состоянии после возвращения из зоны отчуждения:
«…Сразу по возвращении из ЧАЭС — пошел на работу. Сначала было нормально, а потом, буквально через неделю, начал ощущать, что мне плохо физически, психологически, морально — не мог ничего делать. Выкарабкался с помощью добрых людей, а потом родилась в семье вторая дочь, устроился еще на одну работу. Радиация отложилась в моих костях: в коленных, локтевых суставах. В 27 лет у меня не стало зубов – посыпались все. Подошел к зеркалу и извлек все зубы, потому что уже не держались. Мне 27 лет — а зубов нет. Пришлось делать вставную челюсть. И это пережил. Если сейчас проанализировать — тогда, в 1986 году, у меня была жуткая депрессия — казалось, будто я умираю. Благодаря жене, ее словам, ее поддержке, благодаря дочери, выжил и живу. А так, если бы меня не поддерживали, мог бы и суицид совершить. Я буквально чувствовал, что умираю».
«Синдром жертвы»
Таким образом, с уверенностью можно говорить о существовании так называемого чернобыльского синдрома — никто не предоставлял чернобыльцам психологической помощи, они оказались один на один со своими проблемами и страхами. Бороться за нормальную дальнейшую жизнь помогала семья и поддержка родных и друзей.
Еще в 2000 году на Международной конференции «Медицинские последствия Чернобыльской катастрофы: итоги исследований» были представлены общественности результаты мониторинга, которые свидетельствовали не только о психических нарушениях у ликвидаторов аварии и лиц, которые проживали в зоне Чернобыля, но и о специфике психики этих людей. Повышенная тревожность, разочарование в собственных силах, так называемый «синдром жертвы» — характерные черты, по которым часто и сегодня можно идентифицировать этих людей.
Важно заметить о чувстве ответственности перед Родиной, Иван Иванович так говорит:
«…Рано утром меня забрали в военкомат, и пришлось ехать защищать Украину от атомного монстра. Я считаю, что выполнил свой долг перед государством и, сколько мне Богом отмерено, сколько и буду жить. Жаль только, что наше государство выбросило таких, как я, на свалку, как использованный материал».
Но даже сейчас, будучи чернобыльским инвалидом, он утверждает — если бы еще раз призвали, то пошел бы снова.
За невыполнение приказов — будем судить по закону военного времени
Еще один ликвидатор аварии на Чернобыльской атомной электростанции — Александр Гончаренко рассказывает в своих воспоминаниях следующие факты:
«…Меня никто силой не забирал в Чернобыль. Пришел представитель из военкомата и вручил повестку. Тогда мы давали присягу Советскому Союзу, не было такого, что «не хочу»: команда поступила — «есть, так точно», и уехал. Тем более, что в военкомат вызвали по срочной тревоге. Раньше в военном билете была такая вкладка, где отмечалось, что за 6 часов я должен явиться на место дислокации. Об аварии никто ничего не говорил. Как раз в те дни проходила Велогонка мира в Киеве. Слышали краем уха, что произошла авария, не более того.
Когда я приехал в военкомат, мне сказали, что вызывают в качестве офицера запаса на переподготовку. Мы толком и не знали, что едем в Чернобыль, а когда приехали в Белую Церковь, тогда только выступил перед нами начальник особого отдела и сказал, что мы едем спасать Украину от атомной чумы. Мне сказали: «Вы офицер, принимайте роту». Я принял роту из таких же, как я, пацанов, которые только отслужили в армии. Мне было 26 лет. Это было начало августа 1986 года. Я расставил ребят, и мы поехали. Когда заехали в Чернобыль, было страшно — кругом пусто, ни души.
По приезду на место дислокации перед нами выступил представитель военной прокуратуры и сказал: «Если кто не будет выполнять приказы, того будем судить по закону военного времени». Вот тогда мы быстро поняли, что такое радиация.
Каждое утро в 4 подъем, по-быстрому – завтрак, и выезд на реактор. Первый раз нам сказали: «Сегодня ваша задача осуществить дезактивацию в машинном отделении». Идет дозиметрист, за ним иду я: проверяем уровень радиации, можно там работать людям, или нет.
«Были такие места, куда вообще нельзя подходить, не то что за метр, а за 100 километров!»
У дозиметриста был большой дозиметр, а нам выдали маленькие — нательные, и когда мы стали проверять по ним уровень радиации, то они выходили со строя у нас на глазах. Каждая смена в течение 20 минут каучуковой содой, размешанной с водой, выдраивала на реакторе и в машинном отделении все: аппараты, технику, стены. Затем душ и отдых до следующего утра, потому что, если солнце сильно печет, то работать было нельзя — очень большая радиация, люди буквально падали.
Это был, конечно – ад
Самое страшное было, когда сбрасывали графит с крыши 4 реактора. Я полез на крышу и первое, что увидел — был японский робот, похожий на трактор «Владимирец». Робота заклинило, и он перестал работать. Тогда наши с вертолета опустили на кровлю машинного зала обычный трактор и запустили его с пульта управления. Управлять им тоже не вышло, а отключить не могут — он так и упал в расщелину.
Перед подъемом на крышу реактора нас переодевали, надевали свинцовые халаты, а под ними гимнастерки, пропитанные какой-то коричневой гадостью. Работали так: выходишь на крышу, сбрасываешь одну-две лопаты графита и обратно. Это должно было занять 40 секунд, далее по такой же схеме следующий солдат. Каждый по 40 секунд отработал, затем всю одежду снимаем, моемся и едем на место дислокации. Это был, конечно – ад.
Постоянно шел выброс из реактора — двухкилометровый урановый стержень, заражающий все вокруг на 200 лет вперёд, кругом сплошная радиация была. Но мы, молодые ребята, не знали, что это такое.
Много было неординарных ситуаций. Например, мы проверяли села, население которых было эвакуировано. В селе Копачи, куда мы приехали с ротой, осталось всё: мотоциклы, машины, дома со всем нажитым имуществом, в холодильниках еда — только людей нет.
Однажды прибился к нашей роте гусь, свойский, нашли его в Копачах. Так ребята его сначала хотели съесть, а потом передумали. Он за нами ходил даже на ротные построения — все привыкли к нему, а командир батальона и командир полка считали, что он член нашей команды. Там, в селе, много животных осталось. Свиней специальная команда отстреливала, а потом вывозила.
Кур много было, собак бездомных, кошек. Тогда людям, которых вывозили в эвакуацию, никто не позволял забирать с собой животных. Брали только документы и деньги. Люди бежали к своим родственникам, кто в Киев, кто в Полтаву, много в Беларусь. И всё, нажитое годами, оставляли, даже машины, мотоциклы. Вот это было страшно — пустые города, пустые села!
Была в Копачах старушка, которая отказалась уезжать, и при виде солдат постоянно пряталась, как в Отечественную войну от немцев, чтобы мы ее не забрали и не увезли. Немного, но были такие семьи, в основном люди пожилого возраста, которые говорили, что здесь могилы их родителей и они никуда не поедут.
Насильно вывозили, но они убегали, возвращались, прятались и жили…. Мы, ликвидаторы — просто выполняли свой долг, в результате чего многие стали инвалидами. Но я никогда не стану на колени и не попрошу, чтобы мне дали руку… Такого не было и не будет. Чернобыль изменил мою жизнь…»
Вот такие воспоминания оставляют ликвидаторы, побывавшие в чернобыльском аду. Порой их характер суров — авария закалила. Они, пройдя тяжелые испытания, силой духа, твердостью, принципиальностью, и, если хотите — патриотизмом, похожи на ту старушку, которая, кажется даже эпидемии чумы не испугается и не оставит свой дом. Какая уж там радиация? Дом и родная земля – её крепость, её мудрая жизненная философия.