У деревянного барачного сооружения аккуратными кучками лежала сложенная детская одежда. Словно по команде из барака вышли дети, завернутые в «вафельные» полотенца, детям было некомфортно, особенно девочкам, 13 лет — возраст, когда твое тело становится другим.
Сначала ты проходишь стадию девичьего стыда, когда надо прикрыть всё, но полотенца на все не хватало, поэтому девочки цеплялись за полотенце так, словно оно могло скрыть все грехи мира.
Дети начали приседать возле сложенной груды одежды, нагибались, чтобы что-то взять, но строгий незнакомый голос приказал ничего не трогать, что одежда заражена и должна пройти спецобработку, а если и это не поможет, то его уничтожат, потому что она крайне опасна для здоровья.
Что это вам напоминает? Без привязки ко времени и историческим событиям? Просто представьте эту картинку. Барак. Гора сложенной одежды. Дрожащие от страха и стыда дети, завернутые в одинаковые полотенца. А теперь представьте этот голос: повелительный, без сочувствия. Чем отзывается это в ваших душах, в вашей памяти?
«Среди этих детей была я. Мой класс, моя одежда, которую мне сшила мама на лето, я выросла со старой и вообще повзрослела — это была майка и голубые бриджи. Больше я этой одежды не увидела. И долго не могла не думать о том, а что я скажу маме? Она ходила на курсы шитья, которое ей трудно давалось, но ей важно было хорошо меня одевать, а купить негде было и особо не за что»,- вспоминает о своём лете 1986 года писатель, киевлянка Лариса Денисенко.
… 1986-й год. Июнь. Чернобыль. В числе большой группы киевских школьников меня эвакуировали в пионерский лагерь для детей шахтеров, расположенный на берегу Северского Донца.
«Чернобыльские ежики…, больные и немощные…, всех здесь позаражают своей радиацией…, после них надо каждый раз всё мыть и стирать…, опасные дети…, сынок, ты с ними играл— вымой после этого руки…, эти столичные, забрали отдых у наших детей— мутанты».
Все это мы слышали в свой адрес. А какие были взгляды: от неприятия — к страху, от ненависти — к сожалению, от возмущения — до высмеивания. Действительно, местные дети первое время мыли после нас руки, как после лишайных котят и щенков. Через некоторое время всех отпустило, и мы всё забыли.
Началась настоящая лагерная жизнь, со всеми своими линейками, девизами и речевками, нехитрым досугом, радостями, преимуществами, конкурсами и победами, футбольными соревнованиями, проигрышами и ссорами. Но все вышеперечисленное мы в полной мере получили на старте.
Когда вышли из запыленного автобуса, нам сказали не брать свои вещи, а подойти к барачному сооружению, раздеться, завернуться в полотенца, оставить свою одежду, и идти толпой за взрослым незнакомым человеком— в никуда.
Мы не хотели ехать в этот лагерь. Мы не так планировали провести свое лето. У нас просто не было особого выбора в те времена, когда где всё замалчивалось — даже преступления, когда всё происходило по приказу. Когда запугивали и нас, и наших родителей: «Вы хотите, чтобы они все умерли? Государство за ними проследит».
Мы узнали куда едем, только когда подошли к автобусам. Многие из нас вообще не слишком понимали, где это — Северский Донец.
Все происходило в конце мая
До этого было 1 мая. Нас заставили выйти на демонстрацию мира и труда, как почетных киевских школьниц и школьников, учившихся «на отлично». Это должно было восприниматься, как честь, оказанная нам партией. На первомайскую демонстрацию не пускали двоечников.
Еще было 9 мая, когда мы приветствовали ветеранов, возлагали цветы, советский Киев имитировал обычную жизнь. Затем началась паника, и не потому, что было официальное и честное объявление о случившемся на ЧАЭС, а потому что пошли слухи. Влажные тряпки на окнах, мытье полов, столовая ложка кагора ежедневно всем членам семьи — будто причастие.
И полное непонимание того, что происходит. Взрослые шутки про импотенцию на кухне: «Бедные, бедные украинцы, ни в кармане, ни в ширинке». Иронизировали с болью в сердце, с полным непониманием того, с чем столкнулись на самом деле, как это преодолевать, кто за это ответит, и что делать дальше.
Создание мифов от незнания и выращивание новых стереотипов, так же опасно, как и замалчивание реальной катастрофы. С тех пор наше поколение призирает молчание власти, как собственно вообще замалчивание каких-либо проблем. А еще думаю над тем — как люди до сих пор верят в то, что земля не круглая. Носители плоской веры в то, что беда может касаться только тех, кто живет, например, в Киеве, или же Крыму, или на Черниговщине, или на Волыни, или же в Сватово. А нас не касается, пока кого-то не привезут, зараженных этой бедой …
«Поэтому я, говорит Лариса Денисенко, — за ответственное отношение государства к людям, за возможность каждого человека сделать собственный выбор, за проговаривание опасностей и преимуществ. За то, чтобы каждый человек осознавал свои экологические права и свою экологическую ответственность».