Горькие чернобыльские колокола не смолкают. Никто не смирился с этой датой, никто не свыкся с ней — ни в Украине, ни во всем мире. Тревожные колокола чернобыльской беды предостерегают и напоминают: «Не спрашивай, по ком звонит Чернобыльский колокол».
Он звонит по тем, кого катастрофа уничтожила сразу, и по тем, кого уничтожила впоследствии, и по тем, кого медленно уничтожает до сих пор. Ликвидаторы, переселенцы, инвалиды, взрослые и дети, даже те дети, которые родились после «аварии» — все эти люди до сих пор пьют горку полынную чашу Чернобыля.
…Только через пять лет после Чернобыльской трагедии жители трагической «тридцатикилометровой зоны «впервые посетили могилы своих родных. Через десять лет после авары впервые начали появляться материалы, раскрывающие правду о том, как на самом деле все происходило. Спустя десять лет был освобожден из тюрьмы Виктор Брюханов, бывший директор Чернобыльской АЭС, который сказал в прессе свою знаменитую фразу: «Истину мы не узнаем»…
Прошло 33 года с момента катастрофы. Спустя почти треть века обнародованных фактов стало значительно больше, а людей, которые могли бы еще кое-что добавить, — значительно меньше, к сожалению. Но даже сегодня нельзя утверждать наверняка, что мы узнали истину. Своеобразными летописцами чернобыльской трагедии стали украинские писатели.
Сразу же после аварии появилось немало произведений на тему Чернобыля. С одной стороны, это была естественная реакция на событие со стороны литераторов. В тогдашнем Советском Союзе, к которому принадлежала Украине вместе с Чернобылем, уже почти обо всем было написано.
Партия, воспетая народом – строителем коммунизма, была в очередной раз прославлена. В остальном – история катастрофы на Чернобыльской атомной электростанции была искажена и показана в кривом зеркале социалистического реализма.
Тема Чернобыля была очень свежей, к тому же, трагической, страшной, болезненной и, конечно, слишком привлекательной для многих. Поэтому произведения на эту тему появлялись регулярно. Утверждать, что украинские писатели вдруг с певцов «прекрасной советской действительности» внезапно превратились на литературный рупор реалистов, было бы несправедливо.
Острота чернобыльской темы, в то время оставалась нетронутой. О причинах аварии никто толком не знал, о последствиях — тем более. Литераторы, акцентируя в своих произведениях общеизвестные факты, повторяли то, что уже было доступно по скупым газетным сообщениям. Тем не менее, писатели, поэты, журналисты, делали действительно доброе дело: они напоминали человечеству о главном — боли и памяти Чернобыля.
«В совке» жалости к людям не было
Чернобыльскую катастрофу не принято причислять к преступлениям советской власти. Состоялась она уже на пороге перестройки, да и мало ли техногенных катастроф происходит во всем мире? Ну, вывели детей на парад, под радиацию — так «в совке» никогда людей не жалели … Но не все так просто.
Существует такое понятие как «преступная ошибка» — когда человек знает об ошибочности своих действий, понимает, что это может привести к катастрофе, но все же продолжает делать то, что делает. Использование в Чернобыле того реактора, который взорвался в ходе эксперимента, является классическим примером такой преступной ошибки.
Еще до начала строительства Чернобыльской АЭС было известно о недостатках реактора, заложенных в самой его конструкции. Прежде всего, речь идет о том, что при малых мощностях работы реактора возникает, так называемая — обратная связь.
Основным следствием этого является резкое повышение мощности, как только реактор начинал заново «разгоняться». Второй проблемой была конструкция графитовых стержней. Предпринятая попытка сэкономить площадь внутриреакторных помещений в результате привела к тому, что в ядерной энергетике называют «конечным эффектом»: в момент аварийной защиты мощность реактора вместо падения резко возрастала. Именно эти недостатки сработали в ночь взрыва — цепная реакция дала грандиозный разрушительный эффект.
Использование реактора с повышенной степенью опасности было первым звеном в цепи последующих страшных событий. Большинство остальных звеньев возникали не столько от осознанного конкретного злого умысла, как уже в результате устоявшихся традиций системы, образа мышления, характерного для «совка».
Ведь в то время во власти были преимущественно люди, которые и не знали, что можно поступить иначе. Так что сама авария на Чернобыльской атомной электростанции и механизм дальнейших мероприятий по ликвидации последствий аварии — это демонстрация самой сути «совка», его квинтэссенция.
Первой реакцией на катастрофу стало — умалчивание истинных фактов
Первые дни после аварии на ЧАЭС — ни слова в газетах, по радио, на телевидении. Продолжалась лепка имиджа идеальной сверхдержавы, в которой «не то что голода не бывает, но и стихийные бедствия невозможны». Реальные потери – в первую очередь человеческие, в результате взрыва и радиоактивного заражения, а также финансовые — не интересовали никого. Имидж – это наше всё, человеческие жизни — ничто.
Продолжением пропагандистской борьбы за имидж стало проведение 1 мая 1986 года праздничного парада в Киеве. Никаких мер безопасности, среди участников парада — тысячи детей. До середины мая медикам запрещалось рассказывать людям о радиационной угрозе и том, как можно избежать заражения.
Но существующий у человека, как у любого живого существа инстинкт самосохранения, искоренить невозможно – паники избежать не удалось. Многие люди штурмовали вокзалы, пытались выехать из Киева, другие — сидели в закрытых помещениях, пытались заполучить дозиметр и хоть как-то измерить уровень радиации.
Первыми ликвидаторами стали пожарные дежурного наряда, которые приехали на вызов. Мужчины работали без средств защиты. Следствие того трагического дежурства — острая лучевая болезнь и смерть в страшных муках, когда человеческое тело начинает разъедать радиация еще при жизни больного.
Чернобыль или в Афганистан?
Начиная с мая, на разборку завалов 4 энергоблока ЧАЭС начали отправлять юношей-призывников. Причем в первую очередь из «проблемных» регионов — Западная Украина, страны Балтии… Перед многими призывниками стоял только единственный выбор — Чернобыль или Афганистан?
Тем, кто предпочел ЧАЭС – привилегий особых не было, им даже не выдавали средств защиты в достаточном количестве. Здесь проявились сразу две особенности «совка» — твердая вера в то, что надлежащая «революционная уверенность» компенсирует недостаток профессионализма и системности, а также хроническое использование абсолютно любых средств для достижения цели.
В полную силу проявил себя «синдром осажденной крепости». Замолчать факт радиационного выброса после шведских сообщений — именно шведы впервые зафиксировали содержание радиоактивного плутония-239 в атмосфере на границе с СССР — не удалось.
Но по всему союзу, во всех республиках уже начались поиски диверсантов и вредителей, «распространителей паники», к которым причисляли почти всех, кто пытался узнать хоть что-то о реальном положении дел.
Результатом стало только увеличение числа жертв аварии — в их число попали и «слуги империи», которые рыскали по территории чернобыльской зоны в поисках диверсантов. Горьким, ироничным свидетельством той поисковой операции остались в народном фольклоре слова песенки: «На горе горит реактор, под горою пашет трактор, если б шведы не сказали, мы бы все еще пахали».
«…все равны, но есть ровнее»
Резко стали проявляться факты, свидетельствующие о привилегии номенклатуры. Принцип Джорджа Оруэлла «все равны, но есть ровнее» в этой ситуации проявил себя достаточно ярко. Семьи партийных руководителей, в подавляющем большинстве отсутствовали, как на первомайской демонстрации, так и в ходе проведения мероприятий по ликвидации последствий аварии.
Остальное же население рассматривалось в лучших традициях советского тоталитаризма — как расходный материал, ему было назначено стать инструментом в игре номенклатурных лидеров, звеном в цепи «обеспечения светлого будущего».
Именно это «светлое будущее» и было единственным приоритетом системы – достижение результата любым путем, не смотря ни на что. Правда относительно «светлого будущего» было стратегическое планирование и предвидение.
Случись трагедия, подобная чернобыльской аварии в любом цивилизованном государстве, то для его руководства, озабоченного здоровьем собственного народа, на первый план вышла бы профилактика онкологических заболеваний. Резкое увеличение случаев онкологии было неизбежным, а в перспективе должно было вылиться в необратимые потери среди населения, и, как следствие — в растущие государственные расходы. Но только не в СССР.
Для союзного руководства приоритетом стало максимально быстрое, на грани человеческого ресурса «затирание» следов катастрофы. Главное — все должно произойти быстро, согласно плану, и не повредить политическим целями и приоритетам.
Поэтому в итоге получили массовый — хоть и подневольный — героизм тысяч ликвидаторов. Но массовость героизма в данном случае — это признак не столько высокого качества общества, сколько крайне низкого качества власти и ее институтов, а также уровня жизни в целом.
«Фокусы» с радиационным дозиметром
… В конце каждой смены все участники ликвидации последствий катастрофы на ЧАЭС проходили дозиметрический контроль — только после него можно было выйти «из зоны». Дозиметр практически постоянно сигнализировал о превышении нормы радиоактивного заражения.
Как правило, прибор прекращал поиск повышенного радиационного поля только после неоднократного и тщательного мытья. Тогда контроллеры додумались «подкручивать» дозиметры, как показания спидометра в автомобиле. Закономерно, что дозиметры вдруг стали «чрезвычайно толерантны» к загрязнению. Но если «подкрутка» спидометра НЕ несла никаких трагических последствий, то установить — сколько людей преждевременно умерло в результате «фокусов» с дозиметрами уже не удастся.
До Чернобыльской аварии еще ни одна техногенная катастрофа в СССР не задела непосредственный быт миллионов людей, не вырвала их из привычного ритма жизни. Чернобыль изменил жизненный уклад каждой семьи.
После аварии на ЧАЭС надо было учитывать всё — какую пищу употребляешь, откуда ягоды, фрукты, овощи, грибы, которые покупаешь на рынке, из какой ткани твоя одежда, сколько находился на солнце, насколько качественно помылся.
И жители бывшего Союза это прекрасно запомнили, эта память пережила и сам Союз. Когда в середине 90-х пришла новость, что где-то в Чехии обнаружены неполадки в реакторе местной АЭС, советских детей несколько дней подряд родители неохотно выпускали из дома — не дай Бог, повторится Чернобыль, и что тогда?
Советский рационализм – «догоним и перегоним»
После Чернобыля стало ясно — советская система по самой своей сути не пригодна к жизни. Она объективно способна только на разрушение. Всего — человеческих душ и жизней, техники, культуры, природы. После аварии на Чернобыльской атомной электростанции вопрос «быть или не быть СССР» с политической плоскости превратился в вопрос физического выживания.
Возможно, даже в большей степени, чем после Голодомора 1932-1933гг, который в определенной степени охватил не всю территорию современной Украины. Вполне очевидно, что не могут чувствовать себя в безопасности граждане страны, для правительства которой все рациональные соображения — ничто, по сравнению с универсальной политической целью «догнать и перегнать Америку».
Так же не могли чувствовать себя в безопасности граждане стран, соседствующих с СССР — в лучшем случае они были обречены — жить в гнетущей неизвестности. Соседние государства из-за тотальной политической интриги со стороны СССР вынуждены были бы жить в догадках –возможно, в Союзе снова что-то ужасное происходит, а нам просто не повезло заранее об этом узнать?
На адекватное международное сотрудничество со стороны СССР в случае кризисных ситуаций рассчитывать не приходилось. Открытым оставался вопрос — а что можно ожидать от СССР, если подобный взрыв повторится, или, если произойдет авария на каком-то другом советском предприятии? Статистика не добавляла оптимизма — только с 1977 по 1981 годы на Чернобыльской АЭС произошло 29 аварийных остановок.
За последующие, 1983 — 1985 годы произошло 5 аварий и 63 отказа основного оборудования. При таких показателях закрадывалось подозрение, что к конструктивным недостаткам реактора добавился эффект знаменитого советского бракодельства.
Если государство не может поддерживать в надлежащем техническом состоянии свои стратегические предприятия, не может защитить собственных граждан — такое государство нельзя трактовать слишком серьезно.
Поэтому 1986 год стал началом конца для СССР.