Почти десятилетнее исследование воспоминаний и разного рода нарративов о детстве в Украине в период Перестройки и ранней независимой Украины в 1990-х годах показало, что тема Чернобыля глобальная и всеобъемлющая.
Само событие и последствия Чернобыльской аварии глубоко проникли в быт и повседневность не только взрослых, но и детей того времени.
В тесной взаимосвязи с социально-политическими и экономическими обстоятельствами, а также трудностями государственного переустройства, Чернобыль приобрел особое символическое значение, превращаясь в воплощение опыта переживания катастрофы – и для пострадавших, и для широкой общественности.
Бремя индивидуальной и коллективной способности абстрагировать жизненный опыт в аспект, который дает человеку возможность пережить этот опыт по-новому и, возможно, по-другому, одновременно дает человечеству уникальную возможность помнить.
Способность помнить является основанием для особых человеческих отношений, объединяющих и одновременно отдаляющих нас друг от друга, из-за принадлежности к разным социальным группам, определенных временем и опытом. Одним из таких слоев является – поколение.
Как известно, для того, чтобы сформировалось поколение, у членов определенной возрастной категории должен быть общий опыт переживания самых значимых социальных и исторических событий в течение детства и молодости.
Пост-чернобыльское детство среднестатистического украинского ребенка нарушает преемственность, так называемого «счастливого советского детства», порождая новое историческое поколение и будущий источник социального конфликта.
У большинства детей и подростковой молодёжи того времени много общего, для них кризис Чернобыля воплощает саму суть детства – безработица и финансовая нестабильность в семье, дефицит товаров и услуг, «появившиеся из неоткуда болезни».
Такой совместный негативный опыт стал основанием для формирования специфической культурной идентичности – детей Чернобыля.
Как оказалось в случае с Чернобылем, совместно пережитый исторический опыт оказался общим не только для ликвидаторов последствий аварии, но в том числе и для детей и молодежи, переживших саму катастрофу, затем распад Советского Союза и ранний период становления независимой Украины.
Иными словами, “взрыв” Чернобыля был прочувствован далеко за пределами его пространственной “зоны”, временных и возрастных рамок. Катастрофу Чернобыля и ее последствия почувствовали не только люди с удостоверениями пострадавших от аварии на Чернобыльской АЭС.
Что касается детей, то для их сознания события, связанные с Чернобыльской аварией частично возникают не в результате прочтения новостной ленты, не из телевизионных репортажей или прессы, а благодаря полунаучному фантастическому жанру про истории с НЛО, которые им рассказывали в детстве.
В конце 80-х, в сочетании с отчаянием, вызванным тотальной засекреченностью того, что произошло на ЧАЭС на самом деле, информация о Чернобыле все больше приобретала краски фольклорного характера – легенды о людях-мутантах, животных с тремя головами, и так далее.
О Чернобыле детям говорили скорее в жанре небылиц и моральных поучений, чем со знанием дела, истинных фактов и объяснений. Чернобыль для детей второй половины 80-х, начала 90-х предстает не как конкретная масштабная трагедия, а как материализация представления о плохом и тревожном событии.
Чернобыльская авария произошла в момент чрезвычайной уязвимости гражданского общества, вызвав резонанс, который даже сегодня, спустя три десятилетия, довольно серьёзно ощущается в экономике, медицине, истории, и даже культуре. На пост-чернобыльской глобальной карте мира, «украинский Чернобыль» медленно расползается за пределы Украины.
Для многих людей за рубежом понятие «украинское» – обозначает «чернобыльское», одновременно «чернобыльское» – является «украинским». Чтобы понять, насколько Чернобыльская катастрофа на самом деле повлияла на Украину и мир, в условиях, так называемой «невидимой радиации», необходимо исследовать многие факторы. Возможно, благодаря этим исследованиям мы поймем – почему каждый из нас по своему “чернобылец”?
«Меньше знаешь – лучше спишь»
«Точно не известно, повлияла ли на улов рыбы фоновая радиация, но щука в Припяти водилась удивительно большая», – говорят в своих воспоминаниях те, кому на момент аварии на ЧАЭС было лет двенадцать.
Их детские воспоминания о Чернобыле яркие и фрагментарные: «…Мы плывем с дедом на лодке, мимо огромные линии электропередач, по которым домой, в Киев, поступает электричество с Чернобыльской атомной электростанции; играем с местными ребятишками, покупаем молоко у соседской старушки» …
«Меньше знаешь – лучше спишь» – стало жизненной притчей нескольких поколений, выросших при советской власти. Социальная катастрофа обернулась катастрофой техногенной: Чернобылем. И вдруг, в один миг оказалось, что стратегия «незнания» больше не работает.
Катастрофическая история двадцатого века иллюстрирует работу механизмов коллективной психологической травмы общества и коллективной памяти. Одна из этих формул универсальная и может быть применена, как к личным историям, так и к событиям исторического масштаба.
Чернобыльские старики, вернувшиеся доживать свой век в родные места – 30 километровую зону отчуждения, рассказывают, что, согласно народным приданиям непогребенные и неоплаканные мертвые возвращаются, чтобы пугать живых.
Если потеря замалчивается, она грозит вернуться в очень страшных формах. Как выяснится впоследствии, авария на ЧАЭС в 1986 году была не первой; предыдущие относительно небольшие инциденты руководству станции удавалось успешно замалчивать. Как тут не вспомнить народный фольклор?
В Украине миллионы людей остались не похороненными. Жертвы войн, репрессий, Голодомора в течение десятилетий были объектами умалчивания. О репрессированных родственниках опасно было что-то говорить. Многие из тех, кто выжил в годы Голодомора, никогда не обсуждали этого публично.
Страх и панцирь молчания передавался детям и внукам из поколения в поколение. Замалчивание конструктивных недостатков реактора позволило аварии случиться, замалчивание реальных угроз позволило подвергать людей опасности после взрыва, в частности сгонять киевских школьников на первомайскую демонстрацию 1986-м.
«Какая цена лжи?» – эпиграф известного сериала «Чернобыль» от HBO. Объективно его можно было бы перефразировать – «Какова цена молчания?». Реакция гражданского общества на сериал не менее показательна в контексте нашего общего посттравматического синдрома.
Оказалось, что мы самостоятельно долгие годы не могли заставить себя посмотреть в эту сторону. И нам понадобилось постороннее зеркало, чтобы увидеть и осознать важные для себя вещи.